Устало плелись к своей хозяйке, но и тут нас ждала очередная порция неприятностей. Рядом с её хаткой был небольшой огородик, полностью перекопанный и даже грабельками проутюженный. Полсоточки чёрной земли под граблями были так художественно оформлены, что мы подолгу ими любовались. Про себя подумала: старухе нечего делать, вот она этим и занимается. Чуть поодаль начинался её виноградник с пожухлыми уже листьями и гроздьями чёрного мелкого винограда. Она нас, когда мы только приехали, им угостила и предупредила, чтобы сами не тырили и вообще туда не шастали. Мы ещё посмеялись, попробовав этот подарок природы, его есть можно только со страшной голодухи или по приговору самого сурового суда, не иначе. Так и стояла тарелка целый вечер в сенях, к ней никто не притронулся. Бабка её унесла и больше не предлагала.
Только подошли к домику, а она нам навстречу с вилами и воплями, что какая-то курва из наших лазила в её виноградник, по следам обнаружила. Вот, оказывается, для чего она после каждого дождя и утренней росы шлифовала граблями землю вокруг своего виноградника. «Снимайте сапоги, сейчас посмотрю», – орала хозяйка на всю деревню, хорошо, что поговорка «наша хата с краю» имела здесь прямой смысл, а то, не дай бог, сбежался бы народ. Мы поснимали с себя обувь и всучили ей, пусть ищет вора.
Вор нашёлся, подошёл след сапог моей тёзки Оли Дымовой. У неё была самая маленькая из всех нас ножка. Что здесь началось! Старуха набросилась на нашу Дымову еле отбили. Старая карга оказалась такой сильной и злой и не хотела ничего слушать. Такую ценность у нее украли. Поскольку у хозяйки нашей не было даже туалета, то нужду справляли прямо за ха той в старое корыто. Оно воняло, как помойное ведро. Поэтому стали отходить чуть-чуть подальше. Ну и Дымова ночью нечаянно пересекла запрещенный рубеж, попала на полосу неприятеля, который здесь же по ней открыл огонь на поражение. Пошли все вместе изучать Ольгины следы, они закончились ещё до окопа противника, метров за пять до охраняемого бабкой виноградника. Убедившись, она успокоилась, сняла обвинения с подследственной, но мы потребовали компенсации за нанесенный моральный ущерб: где хочет пусть достает, но вкусный и обильный ужин должна нам сварганить.
На вид простодушная, но, как выяснилось, хитрющая старуха специально, конечно, брала нас на понт, чтобы извлечь свою выгоду, да не получилось. Она расплакалась, пустила сопли, давила на жалость, одиночество, канючила, чтобы мы ей помогли. Никакой сытный ужин баба Катя нам не сготовила, а мы, чтобы скоротать время до сна, пошли собирать её ценный урожай винограда. С песнями и танцами, раздевшись до трусов, грязными голыми ногами прыгали на этой черной мелкоте сначала в корыте, выжимая первый сок, а потом перебрасывали под пресс видавшей виды давилки. Бабка на радостях подливала нам своего самого лучшего вина, жуть, какой кисляк. За то все-таки на закусь пожарила на утином сале утиные же яйца. Они воняли, но мы, заткнув нос, слопали все.
Рухнули лишь под утро и спали так крепко, что прибывшие разбираться с нами за саботаж представители колхоза не могли до нас добудиться. Но до чего же подлая старуха, сказала, что в таком состоянии, пьяненькие, мы каждый день с тока являемся. И шоб от неё забрали этих городских шлюх. Видимо, эту пьесу весёлое колхозное начальство проигрывало в сентябре со студентами каждый год. Стали предлагать перебраться к другой хозяйке на постой и выходить на работу, а иначе сообщат в институт о нашем поведении. Девки сразу приуныли, глазки опустили, мокрые шмотки стали собирать. Меня уже бил знакомый с детства озноб и отрыжка с блевотиной подступила к горлу. Прямо на пороге я выдала первую порцию, чем усугубила ситуацию. Других девчонок от бабкиного кисляка тоже начало тошнить, но они забежали за угол дома. Отдышавшись, разозлившись, я открыла свой нежный девичий ротик. Я начала кричать: где наш руководитель, почему не с нами? Почта здесь есть? На центральной усадьбе? Пошли все вместе дадим телеграмму в институт.
– Сама давай, умная нашлась. Откуда ты к нам спрыгнула?
– А чего испугались? С вами по-скотски, а вы боитесь. Ладно, без вас обойдусь, от себя отправлю и письмо, и телеграмму. Подыхать из-за этих куркулей не собираюсь. И валяться на земляных полах, и помои жрать не хочу. Вам нравится – оставайтесь, продолжайте чесаться и гнить оттого, что негде даже подмыться. Хватит.
Мой страстный монолог, видно, пронял, девчонки вызвались меня сопроводить до станции. Мы несколько километров тащились под дождем и все вымокли, еще заболеть не хватало. Эта станция только называлась станцией, здесь заканчивалась узкоколейка, какой-то аппендикс неотрезанный, с давно проросшими травой шпалами и ржавыми рельсами. Сюда, вероятно, в эти хранилища вдоль железки и перевозят кукурузное зерно и сдают государству. В здании вокзала, которое смотрелось немногим лучше, чем ха та нашей хозяйки, была узкая комнатёнка с решётками, ее отвели под почту. Сама она ничего не отправляла, а только работала как передаточное устройство. Позвонить по межгороду тоже не получилось. На все наши просьбы был один ответ: линия занята, езжайте в райцентр.
Девчонки ждали меня у сельпо, пока я строчила две телеграммы и написала пару писем, которые опустила в висящий на стене ящик. Большой надежды, что мои послания буду вовремя отправлены, не было. Но не это главное, надо было этой кугутне показать, что и на них можно найти управу они не хозяева нашей жизни. То, что тётка с почты прочтёт и телеграммы, и письма, хотя я тщательно заклеила конверт, и передаст содержание кому следует, а уж своему начальству тем более, я не сомневалась. И начнут нам еще больше угрожать. Но что-то все-таки зашевелилось. Пока мы добрели обратно к месту нашей постоянной дислокации, уже наметились кое-какие движения. Те два тракториста пытались починить железные кровати, это им почти удалось. А бабка вытащила наши матрасы сушиться на солнце, весь свой завалившийся тын обвесила дерюгами, которыми мы укрывались. Подъехал ещё один трактор, два незнакомых хлопца привезли нам обед. На третье вместо едва подслащенного компотного варева был целый ящик сочных желтоватых яблок и несколько спелых дынь цыганочек. Совсем другое дело.