Лестница грёз (Одесситки) - Страница 73

– Что ты уставилась, я только на пятьдесят рублей снялась? Мне мама разрешила, зато любоваться можно, – она сидела на диване и плевать хотела на меня. Столько месяцев я посвятила этой дуре, и вот на тебе – всё насмарку. Возмущению моему не было предела.

– Ты что, ненормальная, на пятьдесят руб лей? Где ты такие деньги возьмёшь? Лилька, ну и сволочь ты! Ради этих снимков твоей маме полмесяца нужно корячиться в парикмахерской по двенадцать часов в день. Что ты тянешься за этими соплячками?

Я стала говорить, что у них своя жизнь, у нас своя, их мамы никогда не работали. Что отцы у них обеспеченные полковники и разные начальники. А Лилькина мама должна всю жизнь тянуть доченьку на собственном горбу. У тебя совесть когда-нибудь проснется?

– На кой черт тебе эти фото, – кричала я, еле сдерживая себя, – хочешь любоваться собой – садись перед зеркалом и любуйся бесплатно, сколько влезет, хоть усрись. Только сначала вызубри алгебру, геометрию и тригонометрию.

Я ушла домой с одной мыслью: больше ни ногой к этой мадам. Столько времени зря потратила на нее. Своих забот по горло. Еще как следует не привыкла к институтской жизни. В школе все измерялось четвертями. Самая лучшая вторая, коротенькая, заканчивается Новым годом и каникулами. Третья самая ненавистная, тянется бесконечно, конца и края ей не видно. А четвёртая – весна, тепло, море, пляж. В институте всё изменилось. Мне не очень-то по нутру была поговорочка, что студенты отдыхают от сессии до сессии, а сессии бывают всего два раза в год. Можно, конечно, и так жить. Но я помнила, как мама говорила: не хочешь учиться – иди мыть полы, только учти, шваброй тоже надо уметь пользоваться. Словом, меня редко видели без книг и учебников, я училась серьезно, по-настоящему. В общежитие к ребятам приходила с единственной целью – заниматься, когда прерывались отдохнуть, не буду скрывать, выпивали, сжирали, что я с собой из дому приносила, анекдоты травили, косточки кому-то перемывали, и снова за конспекты.

Со своей самой близкой подружкой Галкой уже и не помню, когда последний раз куда-нибудь выбирались. Ей некогда, она «идёт на золотую медаль», так её родители говорили. С медалью, чтобы поступить в университет, нужно успешно сдать только один экзамен – по английскому языку, и Галка будет зачислена. Вот и зубрит его день и ночь. Я тоже измучилась в сомнениях: с одной стороны, очень хотелось перевестись в Кредитно-экономический институт, а с другой, уже привыкла и к своему сельхозу. Еще и отличница. Представляю, как Бергер разозлится. У нас сильная волейбольная команда, и женская, и мужская, в городе одни из лучших, а в «кредитке» женщины слабоваты.

Но, в любом случае, при всех вариантах, пока Лилька не сдаст экзамены, даже пикнуть о переводе нельзя. Я простила ее, не могу долго обижаться, да и воду возят на обиженных. Никто не должен знать, что я надумала, как говорится, не кажи гоп, пока не перескочишь.

Я так увлеклась Лилькиной подготовкой, что про свои экзамены в летней сессии даже не думала. И физику едва не завалила. Вместо повышенной теперь буду получать обычную стипендию, тридцать пять рублей. Дома поворчали и смирились. Теперь всё внимание Лильке. Писать формулы на ее белоснежных ножках не получилось. Она орала, как недорезанная корова. Сверхчеловеческая чувствительность у этой леди с голубой еврейской кровью. Её собственные шпоры тоже никуда не годились, почерк размашистый – никаких карманов не хватит. Моя экзаменационная юбка тоже на ней не сходилась в талии. Пришлось использовать резинку и кофточку навыпуск.

Несчастная Лилька так волновалась, что одновременно и обливалась потом, и колотилась в ознобе. Мы приехали заранее, чтобы ещё раз сговориться с ребятами третьекурсниками, поскольку они дежурили по коридорам. Там же суетился наш Афанасий, опекающий «свою протэжэ, якусь гарну дивчынку».

Наставляли Лильку сесть сзади в самый первый от двери ряд, но эта глупышка растерялась и полезла в средний ряд, почти к преподавательскому столу.

Двери закрылись, стали писать на доске задание. Одесская жара не собирается сдаваться, в аудитории стало жарковато, и двери пришлось распахнуть. Оттуда так и пахнуло спёртым воздухом и пеклом. Все мы по очереди начали заглядывать, выискивая глазами своих подопечных. Вот и моя подруга соизволила повернуть свою нежную головку и провести рукой по горлу, мол, всё, конец. Не может ничего решить. Афанасий организовал повязку, и я, стоя за его спиной, нахально списывала Лилькин вариант и, закончив, помчались в соседнюю аудиторию решать его. Особой сложности он не представлял. Тут же подсунули ещё один вариант, обработала и его.

Первый час пролетел, как одно мгновение, но передать Лильке листок с решениями пока не удалось. Что делать? Спасибо этой несусветной августовской жаре. На наше счастье двое преподавателей не выдержали и, обмахиваясь платочком, как веером, вышли на улицу отдышаться. Два оставшихся заняли позиции у открытых окон. Удачно, хоть бы ещё постояли так, молила я бога.

Была не была, я на четвереньках с крейсерской скоростью проползла к Лилькиному столу быстро сунула ей листок и, развернувшись, на тех же полностью согнутых назад. Ребята расступились, и я продолжаю в такой же позе нестись по коридору. От волнения не могу выпрямиться. Гомерический хохот сопровождает меня. Что смеетесь? Если меня поймают, выгонят же из института, только так, ведь сколько предупреждали. И не видеть мне никакого перевода.

Больше маячить под аудиторией не было никакого смысла, и я деру на улицу, села на скамейку. Еле сама пришла в себя. Только бы эта матрена правильно переписала. Я не заметила, как на до мной склонился Афанасий.