Лестница грёз (Одесситки) - Страница 102

102

С утра прохладно, ночью прошёл настоящий ливень. Бабка, кормя меня манной кашей, напомнила, что сегодня, 2-го сентября, у Одессы именины, день рождения. Никто не хочет признавать это как праздник, бурчала она, будто бы наша Одесса какое-то незаконнорожденное дитя. Она выглянула в окно: в этот день всегда непогода, это Одесса злится. Завтра нас простит, она долго на нас не обижается, как мать на детей. Что бы они ни нашкодили, всё равно простит.

Каждый год я слушаю одно и то же, не каждая внучка выдержит, но бабку не хочется обижать, пусть себе талдычит. А мне хорошо, в этом году не надо ехать в колхоз, кончились для меня все эти сессии, институтская лихорадка: все на уборку. Вот только выпишут мне трудовую книжку, и сбегу с этой вонючей конторы. Алка обещала пристроить в какой-то НИИ, там кто-то из её бывших сокурсников в начальниках.

Вечный мой кавалер Юрка Воронюк опять объявился и с маниакальным постоянством ждёт своего часа. Лучше уж в Молдавию сбежать, но только не за него замуж. А Лильке Гуревич он нравится, ей все мои отставные нравятся. Воронюк до сих пор не может простить себе, что в девятом классе спустил с дружком нас с лестницы. Во как влип, однако мне это по барабану, уже тошнит от его воспоминаний. Семь лет пролетело, а он всё никак не может успокоиться. Выжидает своего часа, как хитрый зверь добычу.

В обеденный перерыв я сбегала на рынок, купила себе пару персиков, помыла их под краном и только, отвернувшись к стенке, надкусила, согнувшись почти пополам, чтобы соком не об литься, как кто-то шлёпнул меня по заднице. Я чуть не подавилась, как ошпаренная подпрыгнула: Стас?

– Привет! – передо мной стоял не парень в форме высшей мореходки, а шофёр замдиректора Алексей с куском парного мяса. – Ты шо такая пугливая? А хто ж у нас Стас? Нема таких. Та ты шо вся дрожишь?

– Так неожиданно, напугали.

Назвать его Алексеем у меня язык бы не поверну лея. Ему было далеко за пятьдесят, но все обращались к нему просто по имени. Они с нашим Лейбзоном были женаты на родных сестрах. А вообще он прошёл всю войну от звонка до звонка водителем полуторки. Нужно было видеть его за рулём, как он сидел в машине. Лицо склонилось над баранкой, которую его руки сжимали что есть силы. Лбом чуть ли не упирался в стекло, взг ляд одновременно и на дорогу, и под колёса. Так его приучил фронт, и далеко не идеальные, а часто более похожие на проселочные одесские дороги тоже требовали к себе не меньшего внимания. А как он, летая на большой скорости по городу на «Москвиче»-пикапе, успевал в открытое окно отматерить всех подряд, кто мешал его движению, даже если ехали по всем правилам. Никто не хотел с Алексеем связываться, пугаясь страшенного лица мордоворота-уголовника, хотя на самом деле он был мягким человеком с отзывчивым сердцем. Все постовые знали его как облупленного и отдавали честь.

– От ты даёшь, девка! Наши же персики с базы на базаре за гроши покупаешь. Ступай умойся и пойдём. Что ты заладила: куда? Сейчас узнаешь. Идём, кому сказал.

Я как нашкодивший ребёнок поплелась за ним и покорно плюхнулась на продавленное сиденье рядом с водителем. Когда он завёл свой тарантас и влез головой в стекло, я непроизвольно последовала его примеру, вцепившись рукой за ручку двери. Он так быстро пролетел эти два квартала, что я и глазом не успела моргнуть, как оказалась перед диспетчерской.

– Топай к себе, – резко бросил он мне, а сам двинул к весам. – А ты, хренов начальник, все для себя, красавца, стараешься, сам жрешь, и не лопнешь, а девчонку заставляешь за фруктой на рынок бегать, лишние деньги у нее откуда? – Алексей не говорил, а орал. – Давай сюда, разговор до тебя есть.

Окошко было открыто, и я слышала и наблюдала, как шофёр обкладывает бедного мужика. Тот только пожимал плечами и несколько раз посмотрел в сторону нашей комнатки. Алексей, сама не ведаю почему, часто потом притягивал моё к себе внимание. В городе, когда ловила «тачку» и попадались мужчины с такой манерой руления, всегда спрашивала: вы машину на войне водили?

– Так точно. А вы откуда знаете?

– Догадалась. У нас на работе шофер тоже фронтовик. Кажется, до Праги дошел, до Берлина уж точно. Награды от маршала Конева имеет.

У моей непосредственной начальницы как раз была середина обеда. Перед ней на газете лежала громадная горячего копчения рыбина. Я обожала черноморскую нашу скумбрийку Как только начинался сезон её отлова, все магазины Одессы торговали ею в разных видах – и свежей, и солёной, но больше всего мне нравилась горячего копчения. Рыбки выкладывали в небольших ящичках, такие они были желтенькие, перламутровые, по три руб ля шесть копеек за килограмм. Полбатона, помидор с крупное яблоко и копчёная скумбрийка. Что ещё нужно для полного счастья?

Но начальница, чавкая, наслаждалась луфарем. На столе эта махина выглядела, как скумбрия под громадным увеличительным стеклом. Своими толстыми пальцами в кольцах она стаскивала с рыбины тонкую кожу, обнажая розовое копчёное мясо. С рук капал жир, превращаясь в расплывшееся по всей газете масляное пятно.

– Хочешь попробовать? – спросила Зинуля и, легко отломав от хребта нежные куски, так что обнажилась белая косточка, протянула их мне.

Наверное, на мою начальницу что-то нашло, с чего вдруг такая щедрость. Я с удовольствием поедала эту вкуснятину и в качестве платы за угощение слушала Зинулины причитания.

– Не пошла бы на переоценку, так бы и не знала, что наши магазины такой рыбой торгуют. Сидишь как проклятая целый день за такие копейки, кому только сказать. Все думают, здесь золотое дно. А здесь ни хрена не заработаешь.

102