Лестница грёз (Одесситки) - Страница 52

Идти к Леониду Павловичу и Жанночке Влад передумал, еще наговорит чего лишнего. Дождавшись темноты, он поплелся к своему дому. Ниночкино окно светились уютным зелёным светом, похожим на его настольную лампу. Он заставил себя развернуться, бывшая квартира вся была погружена в темноту Влад ужаснулся: матери нет – и все для него вымерло, он один на всем белом свете. Один и никому не нужен. Он поднялся по старым скрипучим ступенькам и позвонил. В коридоре послышался шорох, потом детский тоненький голосок:

– Мама, это к нам?

– Иди в комнату, я открою.

Дверь открылась, в проёме он увидел Ниночку:

– Вовчик! Вовчик! А мне сказали, что только завтра тебя отпустят. Мы завтра собирались тебя встречать. Анна Ивановна только сейчас ушла, все с ней обговорили, что и как дальше. Ты её не встретил? Ну, что ты стоишь?

Она с силой потащила его за рукав. Влад по привычке, войдя в комнату, пригнул голову. Перед ним на его старом диване сидел мальчик и что-то рисовал. Влад увидел над диваном знакомые портреты своей бабушки, Дорки, отца и его собственный, очевидно, сделанный из старой фотографии.

Мальчик сполз с дивана и вплотную подошёл к Владу:

– Мама, это мой папа?

Влад испуганно взглянул на Ниночку:

– Я так благодарен тебе за всё. Спасибо за маму, – голос его дрожал, – я хотел только попросить тебя сходить со мной на кладбище, показать, где ее могилка. Сможем в ближайший твой выходной?

Мальчик тем временем открыл дверь книжного шкафа, достал альбом с фотографиями, быстро выбрал одну из них и протянул Владу:

– Это мой папа, а это моя баба с мамой, а это я, когда совсем маленький был, видишь?

Влад смотрел на Ниночку она горько плакала, мальчуган дергал ее за край халата и тоже захныкал.

– У меня никого кроме тебя никогда не было. Никогда. Никого. Вовчик, это твой сын. Назвала его в честь дедушки, твоего отца – Витенькой.

Влада ноги не держали, он присел возле мальчика, всматриваясь в его личико, потом прижался к нему и сам заплакал, как ребёнок. Ниночка обняла обоих своих мужчин: спасибо, господи, наконец мы все вместе.

Ровно через девять месяцев Ниночка родила девочку её назвали Доркой.

Еще через два года семья Ерёминых эмигрировала в США. Ещё одна комнатка в коммунальной квартире на улице Короленко, такая же, как у Дорки, только в конце коридора и тоже угловая, освободилась в чудесном южном городе у самого синего моря.

Последний день

Вот и настал тот последний день, больше Влада Ерёмина ничего не удерживало в родном городе. На прошлой неделе с Ниночкой и детьми они сходили на могилу матери. Влад сам поставил ей памятник, сразу, как только вышел из тюрьмы. Сварил металлические уголки по контуру могилы и залил всё цементом, посреди утопил квадратную мраморную плиту с именем и двумя датами и всё. Ниночка увела детей, оставила мужа наедине с матерью. Как ее Вовчик изменился. Только сорок, а он совершенно седой, высокий худой мужчина с упрямым характером. Ниночка уговаривала его никуда не уезжать, бесполезно. Здесь крыша над головой, одной комнатки маловато, конечно, на четверых, но их семью по закону должны поставить на квартирный учёт. «Какой к черту закон, Ниночка, – вспылил Влад, – ты что, веришь всем этим басням о равенстве перед законом? Я сыт по горло их законами. Хватит. Придем домой с кладбища, начинай паковать вещи».

Два старых потрепанных чемодана – это было всё, с чем они собирались начинать новую жизнь в чужой и далёкой стране.

Влад попросил, чтобы жена с детьми подождали его у кладбищенских ворот, а сам присел на край могилы. Он причитал, что Дорка одна остаётся здесь лежать навечно, только со всеми своими, а его Ерёмины никто, хоть они все коренные одесситы, не нашел покой в этой несчастной земле. Деда-капитана революционные морячки молодым сбросили с привязанным камнем в ногах в Севастопольскую бухту. Давно рыбы сожрали. Бабушку Нину, которая спасла его и Дорку выбросили полуживой из поезда, не доезжая Колымы, на растерзание собакам. Виктора Еремина захоронили через двадцать лет в братской могиле. Мамины родители с младшими детьми сгорели в аду, устроенном румынами для евреев на Пересыпи. Только Дорка чудом спаслась, но и ее убили из-за этой проклятой комнаты.

Влад слабо себе представлял свое с Ниной и детьми житье на чужбине. Сам он ни за что бы не поехал. Но малыши, этот прелестный мальчуган и курносая (в кого?) девчонка, которую назвали именем матери, ради них и решились. Хуже не будет, потому что хуже быть не может. Мы не одни, нас ждут Доркины друзья, помогут устроиться на работу, дети пойдут в школу. Вот только неизвестно, когда в следующий раз смогу прийти к тебе на могилку поклониться. Жанночка с Леонидом Павловичем обещали навещать. Тётю Надю попросили бы, но она, бедняжка, умерла в психиатрической больнице, её захоронили к матери на Втором Христианском. Прощай!

Он нагнулся, поцеловал холодный черный гранит и побежал догонять семью. На трамвае ехали недолго, решили дальше пройтись пешком. Обогнули оперный театр и оказались на Приморском бульваре. Вокруг кипела обычная весёлая жизнь города-курорта в летние месяцы. У памятника Ришелье за держались, любуясь панорамой порта и Потемкинской лестницей. Сколько в их семье связано с этим местом, и вообще каждый уголок родной.

– Вовчик, помнишь каток, как, разогнавшись, ты врезался в нас с Ленкой, губу мне разбил? – Она прижалась спиной к мужу. – Хочешь, я тебе признаюсь?

Влад смотрел на жену недоверчиво.

– Я тогда специально громко заорала, чтобы ты меня пожалел. Не так уж больно мне было, просто ты уже тог да мне очень нравился.